Бюсси и герцог Анжуйский возвратились из Лувра в глубокой
задумчивости: герцог опасался последствий дерзкого разговора с королем, на
который его подбил Бюсси, а мысли Бюсси по-прежнему витали вокруг событий
прошлой ночи.
- В конце концов, - рассуждал он, направляясь к своему дворцу после
того, как распрощался с герцогом, превознеся до небес его мужественное и
решительное поведение, - в конце концов, вот что не подлежит сомнению: на
меня напали, я защищался, меня ранили; ведь рана в правом боку все еще
дает себя знать и побаливает довольно сильно. Итак, схватившись с
миньонами, я видел стену Турнельского дворца и зубчатые башни Бастилии так
же хорошо, как сейчас вижу там вдали крест на церкви Пти-Шан; это на
площади Бастилии на меня напали, немного не доходя до Турнельского дворца,
между улицей Сент-Катрин и улицей Сен-Поль, а я ехал в Сент-Антуанское
предместье за письмом королевы Наваррской. На меня напали там, возле двери
с окошечком, через которое, после того как дверь за мной закрылась, я
смотрел на Келюса, а у того щеки были белые-белые, а глаза горели. Я
оказался в прихожей; в конце прихожей была лестница. Я почувствовал первую
ступеньку этой лестницы, потому что споткнулся о нее. Тогда я упал без
чувств. Потом начался мой сон. Потом меня привел в сознание холодный
ветер: я лежал на откосе рва у Тампля, возле меня стояли монах, мясник и
еще - старуха.
Теперь, почему же обычно я начисто и очень быстро забываю сны, а этот
все ярче вспыхивает в памяти, хотя время идет и та ночь все дальше и
дальше от меня? Ах, - сказал Бюсси, - вот в этом загадка...
Тут он подошел к дверям своего дворца, остановился, прислонился к
стене и закрыл глаза.
- Смерть Христова! - сказал он. - Невозможно, чтобы сон оставил в
душе такой отчетливый след. Я вижу комнату, фигуры на гобеленах, я вижу
расписной потолок, вижу кровать из резного дуба с занавесками из белого с
золотом шелка, вижу портрет, вижу белокурую даму, хотя, может быть, она и
не сошла с портрета, тут у меня полной ясности нет. Наконец, я вижу доброе
и веселое лицо молодого лекаря, которого привели ко мне с завязанными
глазами; в общем, в моей голове полным-полно всяких образов и
подробностей. Перечислим еще раз: гобелены, потолок, резная кровать,
занавески из белого с золотом шелка, портрет, женщина, лекарь. Ну-ка.
Ну-ка! Я обязательно отправлюсь на поиски всего этого и буду последней
скотиной, если не разыщу.
- А прежде всего, - закончил Бюсси, - чтобы правильно взяться за
дело, наденем-ка мы костюм, более подходящий для ночного гуляки, и - к
Бастилии.
Это решение вряд ли можно было назвать разумным. Ибо какой
рассудительный человек, подвергнувшийся нападению в глухом закоулке и
чудом избежавший смерти, отправился бы на следующий день, примерно в тот
же поздний час, на поиски места происшествия? Однако Бюсси именно так и
собирался поступить. Не раздумывая больше, он поднялся в свои комнаты,
приказал слуге, сведущему в искусстве врачевания, которого он на всякий
случай держал при себе, потуже перевязать рану, натянул высокие сапоги,
доходившие до половины бедер, выбрал самую надежную шпагу, завернулся в
плащ, сел в носилки, остановил их в конце улицы Руа-де-Сисиль, вылез из
носилок, наказал своим людям ожидать его возвращения и зашагал по улице
Сент-Антуан к площади Бастилии.
Было около девяти часов вечера. Уже пробили сигнал гасить огни.
Парижские улицы пустели. Днем изредка выглядывало солнце и дул теплый
ветер, поэтому все оттаяло, лужи ледяной воды и ямы, полные грязи,
превратили площадь Бастилии в почти непроходимую местность, усеянную
озерами и обрывами, ее огибала та прижавшаяся к стене крепости дорога, о
которой мы уже говорили.
Бюсси, уяснив себе, где он находится, начал искать место, где под ним
свалили коня, и, как ему показалось, нашел его. Затем он восстановил в
памяти свои отступления и атаки и воспроизвел их. Он отступил к домам и
обследовал каждый фасад, надеясь найти ту дверь с нишей, к которой он
прислонился, и с окошечком, через которое смотрел па Келюса. Но у всех
дверей были пиши, и почти в каждой из них было прорезано окошечко, а за
ним виднелась узкая темная прихожая. По воле судьбы, три четверти всех
входных дверей открывались в такие прихожие, и эта предосторожность но
покажется нам такой уж нелепой, если мы вспомним, что в те времена
парижские буржуа не знали, что такое консьерж.
- Черт побери! - с глубокой досадой сказал Бюсси. - Пусть мне
придется постучать в каждую из этих дверей и расспросить всех хозяев,
пусть я истрачу тысячу экю, чтобы развязать языки всем лакеям и всем
старухам, но я узнаю все, что хочу узнать. Здесь пятьдесят домов, по
десять домов в вечер составит пять вечеров, и я пожертвую ими. Только
придется подождать, пока земля не подсохнет.
Бюсси уже заканчивал этот монолог, когда заметил вдали колеблющийся,
бледный огонек, который, отражаясь в лужах, как свет маяка в море,
двигался в его сторону.
Огонек приближался медленно и неравномерно; временами останавливался,
порой отклонялся - то влево, то вправо, иногда вдруг, остановившись,
внезапно принимался что-то вытанцовывать, уподобляясь блуждающему огню,
затем спокойно двигался вперед, но вскоре сноса брался за свои выкрутасы.
- Решительно, площадь Бастилии - необычное место, - сказал Бюсси. -
Но будь что будет, подождем.
И с этими словами он устроился поудобнее: завернулся в плащ и
спрятался в нишу какой-то двери. Стояла темная-претемная ночь, и за четыре
шага уже ничего нельзя было различить.
Огонек продолжал приближаться, описывая самые причудливые круги. Но,
поскольку Бюсси не был суеверен, он оставался в убеждении, что этот свет
не принадлежит к таинственным блуждающим огням, которые внушали такой
страх путникам в средние века, а исходит всего-навсего от фонаря,
подвешенного к пальцам какой-то руки, а рука, в свою очередь, должна быть
соединена с каким-то туловищем.
Действительно, после нескольких секунд ожидания это предположение
подтвердилось. Шагах в тридцати от себя Бюсси заметил черный силуэт,
длинный и тонкий, как столб, постепенно силуэт принял очертания
человеческой фигуры; человек этот держал в левой руке фонарь и то
вытягивал руку с фонарем перед собой, то отводил ее в сторону, то опускал
к ноге. Сначала Бюсси подумал, что незнакомец принадлежит к почтенному
братству пьяниц, так как только опьянением можно было объяснить его
странные телодвижения и то философское спокойствие, с которым он
проваливался в грязные ямы и шлепал по лужам.
Один раз он даже поскользнулся па подтаявшем льду: Бюсси услышал
глухой звук, увидел, как фонарь стремительно полетел вниз, и подумал, что
ночной гуляка, которого ноги плохо держат, тщетно пытается сохранить
равновесие.
Бюсси уже ощущал к этому "служителю Бахуса", как назвал бы незнакомца
мэтр Ропсар, тот род сочувствия, который благородные сердца испытывают к
пьяницам, оказавшимся поздно ночью на улице, и чуть было не бросился ему
на выручку, но тут фонарь взмыл вверх с быстротой, свидетельствующей, что
его владелец обладает гораздо большей устойчивостью, чем это можно было
предположить на первый взгляд.
- Ну вот, - пробормотал Бюсси, - кажется, впереди еще одно
приключение.
И так как фонарь возобновил поступательное движение и, по-видимому,
направлялся прямо к тому мосту, где стоял Бюсси, молодой человек плотно
прижался к стене.
Фонарь приблизился еще на десять шагов, и в отбрасываемом им свете
наш герой заметил удивительную вещь - у человека, который нес фонарь, на
глазах была повязка.
- Ей-богу! - сказал Бюсси. - Что за дикая затея играть в
"холодно-горячо" с фонарем в руке, особенно в такое время и в такую
распутицу? Неужели я опять сплю и вижу сон?
Бюсси выжидал. Человек с завязанными глазами сделал еще пять или
шесть шагов.
- Господи помилуй, - прошептал Бюсси, - по-моему, он разговаривает
сам с собой. Нет, он не пьяница и не сумасшедший. Он математик и пытается
решить какую-то задачу.
Эту последнюю мысль нашему наблюдателю навеяли слова, которые
бормотал человек с фонарем.
- Четыреста восемьдесят восемь, четыреста восемьдесят девять,
четыреста девяносто, - тихо отсчитывал он. - Должно быть, где-то здесь.
И таинственный незнакомец, приподняв повязку, подошел к двери дома,
возле которого он оказался, и тщательно ее обследовал.
- Нет, - сказал он, - дверь явно не та. Затем опустил повязку на
глаза и снова зашагал, отсчитывая на ходу:
- Четыреста девяносто один, четыреста девяносто два, четыреста
девяносто три, четыреста девяносто четыре... Здесь должно быть "горячо".
Он опять приподнял повязку и, подойдя к двери, соседней с той, возле
которой спрятался Бюсси, осмотрел ее с не меньшим вниманием, чем первую.
- Гм! Гм! - произнес он. - Вот эта вполне подходит. Нет.., да, да..,
нет.., чертовы двери, они похожи друг на друга, как две капли воды.
"К такому выводу пришел и я, - сказал себе Бюсси, - этот математик
начинает внушать мне уважение".
Математик надвинул повязку на глаза и продолжал свой путь.
- Четыреста девяносто пять, четыреста девяносто шесть, четыреста
девяносто семь, четыреста девяносто восемь, четыреста девяносто девять...
Если напротив меня есть дверь, - сказал он, - то это и должна быть та
самая...
Дверь тут действительно имелась, и это была как раз та самая, в нише
которой прятался Бюсси, в результате чего, приподняв повязку,
предполагаемый математик оказался лицом к лицу с нашим героем.
- Ну как? - поинтересовался Бюсси.
- Ой! - удивился любитель ночных прогулок, отступая па шаг.
- Вот тебе раз! - сказал Бюсси.
- Но это невозможно! - воскликнул неизвестный.
- Как видите, возможно, но случай и в самом деле необычный. Так,
значит, вы тот самый лекарь?
- А вы тот самый дворянин?
- Тот самый.
- Иисус! Какая удача!
- Тот самый лекарь, - продолжал Бюсси, - который вчера вечером
перевязал дворянина, получившего удар шпагой в бок?
- Верно.
- Все так, я вас тотчас же узнал. Должен сказать, что рука у вас
нежная, легкая и в то же время очень умелая.
- Ах, сударь, я не ожидал встретить вас здесь.
- А что вы ищете?
- Дом.
- А-а, вы ищете дом? - протянул Бюсси.
- Да.
- Стало быть, вы знаете, где он?
- Как же я могу это знать? - ответил молодой человек. - Ведь мне
завязали глаза, прежде чем отвести туда.
- Вас туда отвели с завязанными глазами?
- Конечно.
- Но вы уверены, что действительно приходили в этот самый дом?
- В этот или в один из соседних. В какой именно - я не уверен,
поэтому я и разыскиваю...
- Прекрасно, - сказал Бюсси, - значит, все это не сон!..
- Что все? Какой сон?
- Надо вам признаться, любезный, мне казалось, что все это
приключение, кроме удара шпагой, разумеется, было просто сном.
- Я вас понимаю, - сказал молодой врач, - этим вы меня не удивили,
сударь.
- Почему не удивил?
- Я сам думал, что во всем этом есть какая-то тайна.
- Да, любезный, и эту тайну я хочу прояснить. Вы не откажетесь мне
помочь, не правда ли?
- Разумеется.
- По рукам. По прежде всего один вопрос.
- Слушаю.
- Как вас зовут?
- Сударь, - сказал молодой лекарь, - я не стану принимать ваши слова
за намеренное оскорбление. Я знаю, что, по доброму обычаю и по
существующему порядку, в ответ на ваш вопрос мне подобало бы гордо
вскинуть голову и, подбоченившись, спросить: "А вы, сударь, кем вы
изволите быть?" Но у вас длинная шпага, а у меня только мой ланцет, у вас
вид знатного дворянина, а я, промокший до костей, по пояс в грязи, я
должен вам казаться каким-то проходимцем. Поэтому отвечу вам просто и
чистосердечно: меня зовут Реми ле Одуэн.
- Прекрасно, сударь, тысячу раз благодарю. Что до меня, то я граф Луи
де Клермон, сеньор де Бюсси.
- Бюсси д'Амбуаз! Герой Бюсси! - восторженно воскликнул юный медик. -
Так вот оно что! Сударь, вы тот самый знаменитый Бюсси, тот полковник,
который, который?.. О!
- Тот самый, сударь. А теперь, когда мы выяснили, кто мы такие,
сделайте милость, удовлетворите мое любопытство, несмотря на то что вы
весь вымокли и измазались в грязи.
- Ив самом деле, - сказал молодой человек, сокрушенно разглядывая
свои короткие штаны, сплошь забрызганные грязью, - и в самом деле, мне,
как Эпаминонду Фиванскому, очевидно, придется провести три дня дома, ведь
в моем гардеробе всего лишь одни штаны и только один камзол. Но, простите,
как мне показалось, вы соблаговолили задать мне какой-то вопрос?
- Да, сударь, я хотел бы у вас спросить, как вы попали в тот дом.
- Весьма простым и в то же время очень сложным путем. Судите сами.
- Посмотрим.
- Господин граф, извините меня, я был так потрясен, что обращался к
вам, не называя вашего титула.
- Какие пустяки, продолжайте.
- Господин граф, вот моя история: я живу на улице Ботрейи в пятистах
двух шагах отсюда. Я бедный ученик хирурга, но, могу вас заверить, рука у
меня довольно умелая.
- Я и сам имел случай в этом убедиться, - сказал Бюсси.
- Учился-то я усердно, - продолжал молодой человек, - да вот
пациентов не приобрел. Меня зовут, как я уже говорил: Реми ле Одуэн; Реми
- потому, что такое имя дали мне при крещении, и Одуэн - потому, что я
родился в Нантей-ле-Одуэн. Семь или восемь дней тому назад за Арсеналом
какого-то бедолагу как следует полоснули ножом, я зашил ему кожу на животе
и очень удачно втиснул туда кишки, которые вывалились было наружу. Эта
операция принесла мне некоторую известность в округе, и, видимо, благодаря
ей мне посчастливилось: вчера ночью меня разбудил чей-то приятный голосок.
- Голос женщины! - воскликнул Бюсси.
- Да, но не спешите с выводами, граф, какой бы деревенщиной я ни был,
все же я понял, что это голос служанки. Я их знаю, ведь мне гораздо чаще
приходилось иметь дело со служанками, чем с госпожами.
- И что же вы сделали?
- Я поднялся и открыл дверь, но едва я высунул голову, как две
маленькие, не слишком нежные, но и не чересчур загрубелые ручки наложили
мне па глаза повязку.
- И вам при этом не сказали ни слова?
- Нет, как же, мне было сказано: "Идите со мной, не пытайтесь
разглядеть, куда я вас веду, молчите, вот ваше вознаграждение".
- И этим вознаграждением?..
- Оказался кошелек с пистолями, который вложили мне в руку.
- Ага! И что вы ответили?
- Что я готов следовать за моей очаровательной проводницей. Я не
знал, очаровательна она или пет, но подумал, что маслом каши не испортишь.
- И вы последовали за ней без возражений, не требуя никаких гарантий?
- Мне часто приходилось читать в книгах о подобных историях, и я
заметил, что для врача они всегда кончаются чем-нибудь приятным. Итак, я
последовал за незнакомкой, как я уже имел честь вам доложить; меня вели по
твердой земле, к ночи подмерзло, и я насчитал четыреста, четыреста
пятьдесят, пятьсот и, наконец, пятьсот два шага.
- Хорошо, - сказал Бюсси, - это было умно с вашей стороны. И вот
теперь мы, по-вашему, должны быть у той двери?
- Во всяком случае, где-то поблизости от нее, потому что на сей раз я
насчитал четыреста девяносто девять шагов. Конечно, хитрая девчонка могла
повести меня окольным путем, - по-моему, она была способна выкинуть со
мной подобную штуку.
- Да, допустим, она позаботилась о такой предосторожности, тем не
менее, будь она даже хитра, как сам дьявол, наверное, она все же сболтнула
вам что-нибудь, назвала какое-то имя?
- Никакого.
- Может быть, вы сами что-нибудь приметили?
- Только то, что можно приметить пальцами, приученными в иных случаях
заменять глаза, то есть - дверь, обитую гвоздями, прихожую за дверью, в
конце прихожей - лестницу.
- Слева?
- Вот именно. Я даже сосчитал ступеньки.
- Сколько их было?
- Двенадцать.
- И потом сразу вход?
- Думаю, что сначала коридор: открывали три двери.
- Хорошо.
- А потом я услышал голос. Ах, на сей раз это был голос госпожи,
такой нежный и мелодичный.
- Да, да. Это был ее голос.
- Конечно, ее.
- Ее, ее, клянусь вам.
- Вот уже кое-что, в чем вы можете поклясться. Дальше меня втолкнули
в комнату, где лежали вы, и разрешили снять повязку.
- Все так.
- И тогда я вас увидел.
- Где я был?
- Вы лежали на постели.
- На постели с занавесками из белого шелка в золотых цветах?
- Да.
- А стены комнаты были покрыты гобеленами?
- Правильно.
- А на потолке написаны фигуры?
- Точно так, а в простенке между окнами...
- Портрет?
- Вот именно.
- Женщины в возрасте от восемнадцати до двадцати лет?
- Да.
- Блондинки?
- Да, несомненно.
- Прекрасной, как ангел?
- Еще прекрасней!
- Браво! Ну и что вы сделали?
- Я вас перевязал.
- И отлично перевязали, даю слово!
- Старался, как мог.
- Превосходно перевязали, просто превосходно, милостивый государь,
сегодня утром рана почти закрылась и стала розовой.
- Это благодаря бальзаму, который я составил; на мой взгляд, он
отлично действует, ибо, не зная, па ком мне его испробовать, я не раз
протыкал себе кожу в самых различных местах тела, и - честное слово! -
через два-три дня дырки уже затягивались.
- Любезный господин Реми, - воскликнул Бюсси, - вы замечательный
человек, я полон всяческого расположения к вам... Но дальше, что было
дальше? Рассказывайте.
- Дальше вы снова потеряли сознание. Голос спросил меня, как вы себя
чувствуете.
- Откуда он спрашивал?
- Из соседней комнаты.
- Значит, самой дамы вы не видели?
- Нет, не видел.
- Что вы ей ответили?
- Что рана не опасна и через двадцать четыре часа затянется.
- И она была довольна?
- Ужасно. Она воскликнула: "Боже мой, какое счастье!".
- Она сказала: "Какое счастье!"? Милый господин Реми, я вас озолочу.
Ну дальше, дальше.
- Вот и все, никакого дальше. Вы были перевязаны, и мне уже ничего не
оставалось там делать. Голос сказал мне: "Господин Реми..." - Голос знал
ваше имя?
- Конечно, все из-за того несчастного, которого проткнули ножом.
Помните, я вам говорил?
- Верно, верно; итак, голос сказал: "Господин Реми..." - "Будьте до
конца человеком чести, не подвергайте опасности бедную женщину,
поддавшуюся чувству сострадания; завяжите себе глаза, позвольте отвести
вас домой и не пытайтесь подглядывать по дороге", - Вы обещали?
- Я дал слово.
- И вы сдержали его?
- Как видите, - простодушно ответил молодой человек, - иначе я не
искал бы дверь.
- Ладно, - сказал Бюсси, - это великолепная черта характера,
показывающая, что вы галантный кавалер, и хотя внутри у меня все кипит от
злости, я не могу не сказать: вот моя рука, господин Реми.
И восхищенный Бюсси протянул руку молодому лекарю.
- Сударь! - воскликнул пораженный Реми.
- Примите, примите ее, вы достойны быть дворянином.
- Сударь, - сказал Реми, - я вечно буду гордиться тем, что имел честь
пожать руку отважному Бюсси д'Амбуазу. А пока что совесть моя неспокойна.
- Это почему же?
- - В кошельке оказалось десять пистолей.
- Ну и что?
- Это слишком много для лекаря, которому больные платят за визит пять
су, а то и совсем ничего не платят, и я разыскивал дом...
- Чтобы вернуть кошелек?
- Вот именно.
- Любезный господин Реми, вы чересчур щепетильны, клянусь вам; эти
деньги вы честно заработали, они ваши по праву.
- Вы думаете? - с явным облегчением спросил Реми.
- Я отвечаю за свои слова, но дело в том, что расплачиваться с вами
следовало вовсе не этой даме, ведь я ее не знаю, и она меня тоже.
- Вот еще одна причина вернуть деньги. Сами видите.
- Я хотел вам сказать только, что и я тоже, и я ваш должник.
- Вы мой должник?
- Да, и я расквитаюсь с вами. Чем вы занимаетесь в Париже? Давайте
рассказывайте. Поверьте мне ваши тайны, любезный господин Реми.
- Чем я занимаюсь в Париже? Да, в сущности, ничем, господин граф, но
я мог бы кое-чем подзаняться, имей я пациентов.
- Ну что же, вам очень повезло; для начала я вам доставлю одного
пациента: самого себя. Поверьте, у вас будет большая практика! Не проходит
дня, чтобы либо я не продырявил самое прекрасное творение создателя, либо
кто другой не подпортил великолепный образчик его искусства в моем лице.
Ну как, согласны вы заняться штопанием дыр, которые будут протыкать в моей
шкуре, или тех, которые я сам проткну в чьей-нибудь оболочке?
- Ах, господин граф, - сказал Реми, - у меня так мало заслуг...
- Напротив, вы именно тот человек, которого мне надо, дьявол меня
побери! Рука у вас легкая, как у женщины, и с этим бальзамом Феррагюс...
- Сударь!
- Вы будете жить у меня, у вас будут свои собственные апартаменты,
свои слуги; соглашайтесь или, даю слово, вы ввергнете меня в пучину
отчаяния. К тому же ваша работа еще не закончена: вам надо сменить мне
повязку, любезный господин Реми.
- Господин граф, - отвечал молодой врач, - я в таком восторге, что не
знаю, как выразить свою радость. У меня будет работа! У меня будут
пациенты!
- Ну пет, ведь я вам сказал, что беру вас только для себя самого..,
ну и для моих друзей, естественно. А теперь - вы ничего больше но
вспомните?
- Ничего.
- Ну, коли так, то помогите мне разобраться кое в чем, если это
возможно.
- В чем именно?
- - Да видите ли.., вы человек наблюдательный: вы считаете шаги, вы
ощупываете стены, вы запоминаете голоса. Не знаете ли вы, почему после
того, как вы меня перевязали, я очутился на откосе рва у Тампля?
- Вы?
- Да.., я... Может быть, вы помогали меня переносить?
- Ни в коем случае! Наоборот, если бы спросили моего совета, я
решительно воспротивился бы такому перемещению. Холод мог вам очень
повредить.
- Тогда я ума не приложу, как это случилось. Вам не угодно будет
продолжить поиски вместе со мной?
- Мне угодно все, что угодно вам, сударь, но я боюсь, что от этого не
будет проку, ведь все дома тут на одно лицо.
- Тогда, - сказал Бюсси, - надо будет посмотреть на них днем.
- Да, но днем нас увидят.
- Тогда надо будет собрать сведения.
- Мы все разузнаем, монсеньер...
- И мы добьемся своего. Поверь мне, Реми, отныне нас двое, и мы
существуем не во сне, а наяву, и это уже много.