Бюсси не отходил от Дианы. Благожелательная улыбка Монсоро предоставляла молодому человеку свободу, однако он остерегался злоупотреблять ею.

С ревнивцами дело обстоит так: защищая свое добро, они не знают жалости, но зато и браконьеры их не щадят, если уж попадут в их владения, - Сударыня, - сказал Бюсси Диане, - по чести, я несчастнейший из людей. При известии о смерти графа я посоветовал принцу помириться с матерью и вернуться в Париж. Он согласился, а вы, оказывается, остаетесь в Анжу.

- О! Луи, - ответила молодая женщина, сжимая кончиками своих тонких пальцев руку Бюсси, - и вы смеете утверждать, что мы несчастны? Столько чудесных дней, столько неизъяснимых радостей, воспоминание о которых заставляет усиленно биться мое сердце! Неужели вы забыли о них?

- Я ничего не забыл, сударыня, напротив, я слишком многое помню, и вот почему, утратив это счастье, я чувствую себя таким достойным сожаления. Поймите, как я буду страдать, сударыня, если мне придется вернуться в Париж, оказаться за сотню лье от вас! Сердце мое разрывается, Диана, и я становлюсь трусом.

Диана посмотрела на Бюсси; его взор был исполнен такого горя, что молодая женщина опустила голову и задумалась.

Бюсси ждал, устремив на нее заклинающий взгляд и молитвенно сложив руки.

- Хорошо, - сказала вдруг Диана, - вы поедете в Париж, Луи, и я тоже.

- Как! - воскликнул молодой человек. - Бы оставите господина де Монсоро?

- Я бы его оставила, - ответила Диана, - да он меня не оставит. Нет, поверьте мне, Луи, лучше ему отправиться с нами.

- Но ведь он ранен, нездоров, это невозможно!

- Он поедет, уверяю вас.

И тотчас же, отпустив руку Бюсси, она подошла к принцу. Принц, в очень скверном расположении духа, отвечал что-то графу Монсоро, возле носилок которого стояли Рибейрак, Антрагэ и Ливаро.

При виде Дианы чело графа прояснилось, но это мгновение покоя было весьма мимолетным, оно промелькнуло, как солнечный луч между двумя грозами.

Диана подошла к герцогу, и граф нахмурился.

- Монсеньер, - сказала она с пленительной улыбкой, - говорят, ваше высочество страстно любите цветы. Пойдемте, я покажу вашему высочеству самые прекрасные цветы во всем Анжу.

Франсуа галантно предложил ей руку.

- Куда это вы ведете монсеньера, сударыня? - обеспокоенно спросил Монсоро.

- В оранжерею, сударь.

- А! - произнес Монсоро. - Что ж, пусть так: несите меня в оранжерею.

"Честное слово, - сказал себе Реми, - теперь мне кажется, что я хорошо сделал, не убив его. Благодарение богу! Он прекраснейшим образом сам себя убьет".

Диана улыбнулась Бюсси улыбкой, обещавшей чудеса.

- Пусть только господин де Монсоро, - шепнула она ему, - остается в неведении, что вы уезжаете из Анжу, об остальном я позабочусь.

- Хорошо, - ответил Бюсси.

И он подошел к принцу в то время, как носилки скрылись в чаще деревьев.

- Монсеньер, - сказал он, - смотрите не проговоритесь, Монсоро не должен знать, что мы собираемся мириться.

- Почему же?

- Потому что он может предупредить о наших намерениях королеву-мать, чтобы завоевать ее расположение, и ее величество, зная, что решение уже принято, будет с нами менее щедрой.

- Ты прав, - сказал герцог, - значит, ты его остерегаешься?

- Графа Монсоро? Еще бы, черт побери!

- Что ж, и я тоже. Истинно скажу, мне кажется, он нарочно все выдумал со своей смертью.

- Нет, даю слово, нет! Ему честь по чести проткнули грудь шпагой. Этот болван Реми, который спас его, поначалу было даже подумал, что он мертв. Да-а, у этого Монсоро душа, должно быть, гвоздями к телу приколочена.

Они подошли к оранжерее.

Диана улыбалась герцогу с особой обворожительностью.

Первым вошел принц, потом - Диана. Монсоро хотел последовать за ними, но, когда носилки поднесли к дверям, оказалось, что внести их внутрь невозможно: стрельчатая дверь, глубокая и высокая, была, однако, не шире самого большого сундука, а носилки графа Монсоро были шириной в шесть футов.

Глянув на чрезмерно узкую дверь и чрезмерно широкие носилки, Монсоро зарычал.

Диана проследовала в оранжерею, не обращая внимания на отчаянные жесты мужа.

Бюсси, прекрасно понявший улыбку молодой женщины, в сердце которой он привык читать по ее глазам, остался возле Монсоро и сказал ему предельно спокойным тоном:

- Вы напрасно упорствуете, господин граф, дверь очень узка, и вам никогда через нее не пройти.

- Монсеньер! Монсеньер! - кричал Монсоро. - Не ходите в эту оранжерею, там смертельные испарения от заморских цветов! Эти цветы распространяют самые ядовитые ароматы, монсеньер!

Но Франсуа не слушал: счастливый тем, что рука Дианы находится в его руке, он, позабыв свою обычную осторожность, все дальше углублялся в зеленые дебри.

Бюсси подбадривал графа Монсоро, советуя терпеливо переносить боль, но, несмотря на его увещания, случилось то, что и должно было случиться: Монсоро не смог вынести страданий; не физических, - на этот счет он был крепче железа, - а душевных.

Он потерял сознание.

Реми снова вступил в свои права. Он приказал отнести раненого в дом.

- А теперь, - обратился лекарь к Бюсси, - что мне делать теперь?

- Э! Клянусь богом! - ответил Бюсси. - Кончай то, что ты так хорошо начал: оставайся возле графа и вылечи его.

Потом он сообщил Диане о несчастье, случившемся с ее мужем.

Диана тотчас же оставила герцога Анжуйского и поспешила к замку.

- Мы добились своего? - спросил ее Бюсси, когда она проходила мимо.

- Я думаю, да, - ответила она, - во всяком случае, не уезжайте, не повидав Гертруду.

Герцог интересовался цветами лишь потому, что глядел на них с Дианой. Как только она удалилась, он вспомнил предостережения графа де Монсоро и покинул оранжерею.

Рибейрак, Ливаро и Антрагэ последовали за ним.

Тем временем Диана вернулась к своему мужу, которому Реми давал вдыхать нюхательные соли.

Вскоре граф открыл глаза.

Первым его движением было вскочить, но Реми предвидел это, и графа заранее привязали к постели.

Он снова зарычал, оглянулся вокруг и заметил стоявшую у его изголовья Диану.

- А! Это вы, сударыня, - сказал он. - Весьма рад вас видеть, ибо хочу поставить вас в известность, что нынче вечером мы уезжаем в Париж.

Реми поднял крик, но Монсоро не обратил на Реми никакого внимания, словно его здесь и не было.

- Вы хотите ехать, сударь? - спросила Диана со своим обычным спокойствием. - А как же ваша рана?

- Сударыня, - сказал граф, - нет такой раны, которая бы меня удержала. Я предпочитаю умереть, нежели страдать, и даже если мне суждено умереть в дороге, все равно, нынче вечером мы уедем.

- Что ж, сударь, - сказала Диана, - как вам будет угодно.

- Мне угодно так. Готовьтесь к отъезду, будьте добры.

- Собраться мне недолго, сударь, но нельзя ли узнать, чем вызвано столь внезапное решение?

- Я вам отвечу, сударыня, тогда, когда у вас больше не будет цветов, чтобы показывать их принцу, либо тогда, когда мне прорубят везде достаточно широкие двери, чтобы мои носилки могли проходить повсюду.

Диана поклонилась.

- Но, сударыня... - начал Реми.

- Графу так угодно, - ответила Диана, - мой долг - повиноваться.

И Реми понял по незаметному знаку молодой женщины, что ему не надо соваться со своими замечаниями, Он замолчал, пробормотав себе под нос:

- Они мне убьют его, а потом люди скажут, что во всем виновата медицина.

Между тем герцог Анжуйский готовился покинуть Меридор.

Он изъявил барону свою глубокую благодарность за прием и вскочил на коня.

В этот момент показалась Гертруда. Она громко сообщила герцогу, что ее госпожа, занятая возле графа, не будет иметь чести засвидетельствовать ему свое почтение, и тихонько шепнула Бюсси, что Диана вечером уезжает, Герцог и его свита отбыли.

Надо сказать, что герцог не отличался сильной волей, он был подвластен минутным прихотям.

Диана, суровая, недоступная, ранила его чувства в отталкивала его от Анжу. Диана, улыбающаяся, была приманкой, удерживала его в этом краю.

Не зная о решении, принятом главным ловчим, герцог всю дорогу размышлял о том, как опасно будет слишком быстро пойти на уступки королеве-матери.

Бюсси это предвидел и очень рассчитывал на желание принца задержаться в Анжу.

- Послушай, Бюсси, - сказал ему герцог, - я вот о чем думаю...

- Да, монсеньер, о чем же? - спросил молодой человек.

- О том, что не следует мне сразу же соглашаться с доводами моей матери.

- Ваша правда. Она и так уже считает себя великим политиком.

- Если, понимаешь, если мы попросим ее подождать педелю или, вернее, протянем эту неделю, устроив несколько празднеств, на которые пригласим дворянство, мы покажем нашей матушке, как мы сильны.

- Великолепная мысль, монсеньер. Однако, мне кажется...

- Я останусь здесь на неделю, - сказал герцог, - и благодаря этой отсрочке вырву у матери новые уступки, помяни мое слово.

Бюсси, казалось, погрузился в глубокие размышления.

- Ив самом деле, монсеньер, вырывайте, вырывайте, но смотрите, как бы от этой отсрочки ваши дела, вместо того чтобы выиграть, не пострадали. Король, например...

- Что король?

- Король, не зная ваших намерений, может рассердиться, он очень вспыльчив, король.

- Ты прав, надо послать кого-нибудь к брату, чтобы приветствовать его от моего имени и сообщить, что я возвращаюсь; так я получу ту неделю, в которой нуждаюсь - Да, но этот кто-нибудь очень рискует, - сказал Бюсси.

Герцог Анжуйский улыбнулся своей кривой улыбкой.

- В том случае, если я переменю свои намерения, не так ли?

- Э! Несмотря на обещание, сделанное вашему брату, вы их перемените, коли ваши интересы того потребуют, не так ли?

- Еще бы, черт побери!

- Очень хорошо. И тогда вашего посланника отправят в Бастилию.

- Мы не скажем ему, зачем он едет, просто дадим ему письмо.

- Напротив, - возразил Бюсси, - не давайте ему письма и скажите.

- Но тогда никто не захочет взять на себя это поручение.

- Полноте!

- Ты знаешь человека, который за это возьмется?

- Да, знаю одного.

- Кто он?

- Это я, монсеньер.

- Ты?

- Да, я. Мне нравятся трудные поручения.

- Бюсси, милый Бюсси, - вскричал герцог, - если ты это сделаешь, можешь рассчитывать на мою вечную признательность.

Бюсси улыбнулся, он знал пределы той признательности, о которой говорил его высочество.

Герцог решил, что Бюсси колеблется.

- И я дам тебе десять тысяч экю на твое путешествие, - прибавил он.

- Да что вы, монсеньер, - сказал Бюсси, - помилосердствуйте, разве за такое платят?

- Значит, ты едешь?

- Еду.

- В Париж?

- В Париж.

- А когда?

- Когда вам будет угодно, черт побери!

- Чем раньше, тем лучше.

- Разумеется. Ну и?

- Ну...

- Сегодня вечером, если желаете, монсеньер.

- Храбрый Бюсси, милый Бюсси, так ты действительно согласен?

- Согласен ли я? - переспросил Бюсси. - Но вы прекрасно знаете, монсеньер: чтобы сослужить службу вашему высочеству, я пошел бы и в огонь. Значит, договорились. Я уезжаю сегодня вечером. А вы тут веселитесь и заполучите для меня у королевы-матери какое-нибудь миленькое аббатство.

- Я уже об этом думал, друг мой, - Тогда прощайте, монсеньер!

- Прощай, Бюсси! Да! Не забудь сделать одну вещь.

- Какую?

- Попрощаться с моей матерью.

- Я буду иметь эту честь.

И действительно, Бюсси, еще более беспечный, веселый и живой, чем школьник, которому колокольчик возвестил о наступлении перемены, нанес визит Екатерине и приготовился выехать тотчас же, как придет сигнал об отъезде из Меридора.

Сигнала пришлось ждать до следующего утра. Монсоро очень ослабел после пережитых волнений и сам пришел к заключению, что ему необходимо этой ночью отдохнуть.

Но около семи часов тот же конюх, который приносил письмо от Сен-Люка, сообщил Бюсси, что, несмотря на слезы старого барона и возражения Реми, граф отбыл в Париж на носилках. Носилки верхами сопровождали Диана, Реми и Гертруда.

Несли носилки восемь крестьян, которые должны были сменяться через каждое пройденное лье.

Бюсси ждал только этого сообщения. Он вскочил на коня, оседланного еще накануне вечером, и поскакал в том же направлении.