Как только завтрак кончился, король вместе с Шико удалился в свою комнату переодеться в одежды кающегося и через некоторое время вышел оттуда босой, подпоясанный веревкой, в низко надвинутом на лицо капюшоне.

Придворные за это время успели облачиться в такие же наряды.

Погода стояла прекрасная, мостовая была устлана цветами. Говорили, что переносные алтари будут один богаче другого и особенно тот, который монахи монастыря святой Женевьевы устроили в подземном склепе часовни.

Необъятная толпа народу расположилась по обе стороны дороги, ведущей к четырем монастырям, возле которых король должен был сделать остановки, - к монастырям якобинцев, кармелитов, капуцинов и монахов святой Женевьевы.

Шествие открывал клир церкви Сен-Жермен-л'Оксе-руа. Архиепископ Парижа нес святые дары. Между архиепископом и клиром шли, пятясь задом, юноши, размахивавшие кадилами, и молодые девушки, разбрасывавшие лепестки роз.

Затем шел король, босой, как мы уже сказали, в сопровождении своих четырех друзей, тоже босых и тоже облаченных в монашеские рясы.

За ними следовал герцог Анжуйский, но в своем обычном костюме, а за герцогом его анжуйцы вперемежку с высшими сановниками короля, которые шли в свите принца, в порядке, предусмотренном этикетом.

И, наконец, шествие замыкали буржуа и простонародье.

Когда вышли из Лувра, было уже более часа пополудни.

Крийон и французская гвардия хотели было последовать за королем, но он сделал им знак, что это ни к чему, и они остались охранять дворец.

Было около шести часов вечера, когда, после остановки у нескольких переносных алтарей, первые ряды шествия увидели портик старого аббатства с его кружевной резьбой и монахов святой Женевьевы во главе с их приором, выстроившихся на трех ступенях порога для встречи его величества.

Во время перехода к аббатству, от места последней остановки в монастыре капуцинов, герцог Анжуйский, с утра находившийся на ногах, почувствовал себя дурно от усталости и спросил разрешения у короля удалиться в свой дворец. Разрешение это было ему королем даровано.

После чего дворяне герцога отделились от процессии и ушли вместе с ним, как бы желая высокомерно подчеркнуть, что они сопровождали герцога, а не короля.

Но в действительности дело было в том, что трое из них собирались на следующий день драться и не хотели утомлять себя сверх меры.

У порога аббатства король, под тем предлогом, что Келюс, Можирон, Шомберг и д'Эпернон нуждаются в отдыхе не меньше Ливаро, Рибейрака и Антрагэ, король, говорим мы, отпустил и их тоже.

Архиепископ с утра совершал богослужение и так же, как и другие священнослужители, еще ничего не ел и падал от усталости. Король пожалел этих святых мучеников и, дойдя, как мы уже говорили, до входа в аббатство, отослал их всех.

Потом, обернувшись к приору Жозефу Фулону, он сказал гнусавым голосом:

- Вот и я, отец мой. Я пришел сюда как грешник, который ищет покоя в вашем уединении.

Приор поклонился.

Затем, обращаясь к тем, кто выдержал этот тяжелый путь и вместе с ним дошел до аббатства, король сказал:

- Благодарю вас, господа, ступайте с миром.

Каждый отвесил ему низкий поклон, и царственный кающийся, бия себя в грудь, медленно взошел по ступеням в аббатство.

Как только Генрих переступил через порог аббатства, двери за ним закрылись.

Король был столь глубоко погружен в свои размышления, что, казалось, не заметил этого обстоятельства, в котором к тому же ничего странного и не было: ведь свою свиту он отпустил.

- Сначала, - сказал приор королю, - мы проводим ваше величество в склеп. Мы украсили его, как могли лучше во славу короля небесного и земного.

Генрих молча склонил голову в знак согласия и последовал за аббатом.

Но как только король прошел под мрачной аркадой, между двумя неподвижными рядами монахов, как только монахи увидели, что он свернул за угол двора, ведущего к часовне, двадцать капюшонов взлетели вверх, и в полутьме засверкали глаза, горящие радостью и гордым торжеством.

Открывшиеся лица не были ленивыми и робкими физиономиями монахов: густые усы, загорелая кожа свидетельствовали о силе и энергии.

Многие из этих лиц были иссечены шрамами, и рядом с самым гордым лицом, отмеченным самым знаменитым, самым прославленным шрамом, виднелось радостное и возбужденное лицо женщины, облаченной в рясу.

Женщина эта воскликнула, помахивая золотыми ножницами, которые были подвешены на цепочке к ее поясу:

- Ах, братья, наконец-то Валуа у нас в руках!

- По чести, сестра, я думаю так же, как вы, - ответил Меченый.

- Еще нет, еще нет, - прошептал кардинал.

- Почему же?

- Достанет ли у нас городского ополчения, чтобы выдернуть натиск Крийона и его гвардии?

- У нас есть кое-что получше ополчения, - возразил герцог Майеннский, - и поверьте моему слову: ни один мушкет не выстрелит ни с той, ни с другой стороны.

- Погодите, - сказала герцогиня де Монпансье, - что вы хотите этим сказать? По-моему, небольшая потасовка была бы не лишней.

- Ничего не поделаешь, сестра, к сожалению, вы будете лишены этого развлечения. Когда короля схватят, он закричит, но на крики никто не отзовется. А потом мы заставим его, убеждением ли, силой ли, но не открывая ему, кто мы, подписать отречение. Город будет тут же извещен об этом отречении, и оно настроит в пашу пользу горожан и солдат.

- План хорош, теперь он уже не может сорваться, - заметила герцогиня.

- Он немного жесток, - сказал кардинал де Гиз, склоняя голову.

- Король откажется подписать отречение, - добавил Меченый. - Он храбр и предпочтет умереть.

- Тогда пусть умрет! - воскликнули герцог Майеннский и герцогиня.

- Никоим образом, - твердо возразил Меченый, - никоим образом! Я хочу наследовать монарху, который отрекся и которого презирают, но я вовсе не хочу сесть на трон человека, которого убили и поэтому будут жалеть. Кроме того, вы в ваших планах позабыли о монсеньере герцоге Анжуйском: если король будет убит, он потребует корону себе.

- Пусть требует, клянусь смертью Христовой! Пусть требует! - сказал герцог Майеннский. - Наш брат кардинал предусмотрел этот случай. Монсеньер герцог Анжуйский будет замешан в деле низложения своего брата. Монсеньер герцог Анжуйский имел сношения с гугенотами, он недостоин царствовать.

- С гугенотами? Вы в этом уверены?

- Клянусь господом! Ведь ему помог бежать король Наваррский.

- Прекрасно.

- Кроме статьи о потере права на престол, есть еще одна статья в пользу нашего дома, она сделает вас наместником королевства, а от наместничества до королевского трона - один шаг.

- Да, да, - сказал кардинал, - я все это предусмотрел. Но, может случиться, французская гвардия вломится в аббатство, чтобы удостовериться, что отречение действительно произошло и в особенности что оно было добровольным. С Крийоном шутки плохи, он из тех, кто может сказать королю: "Государь, ваша жизнь, конечно, под угрозой, но прежде всего спасем честь".

- Это дело нашего главнокомандующего, - ответил герцог Майеннский, - и он уже принял меры предосторожности. Нас здесь двадцать четыре дворянина, на случай осады. Да я еще приказал раздать оружие сотне монахов. Мы продержимся месяц против целой армии. Не считая того, что, если наших сил будет недостаточно, у нас есть подземный ход, через который мы можем скрыться вместе с нашей добычей.

- А что сейчас делает герцог Анжуйский?

- В минуту опасности он, как обычно, пал духом. Герцог вернулся к себе и ждет там известий от нас, в компании Бюсси и Монсоро.

- Господи боже мой! Ему следовало быть здесь, а не у себя.

- Я думаю, вы ошибаетесь, брат, - сказал кардинал, - народ и дворянство усмотрели бы в этом соединении двух братьев ловушку для всей семьи. Как мы только что говорили, нам надо прежде всего избежать роли узурпаторов. Мы наследуем, вот и все. Оставив герцога Анжуйского на свободе, сохранив независимость королеве-матери, мы добьемся всеобщего благословения и восхищения наших приверженцев, и никто нам слова худого не скажет. В противном же случае нам придется иметь дело с Бюсси и сотней других весьма опасных шпаг.

- Ба! Бюсси завтра дерется с миньонами.

- Клянусь господом! Он их убьет. Достойное дело! А потом он примкнет к нам, - сказал герцог де Гиз. - Что до меня, то я сделаю его командующим армии в Италии, где, без всякого сомнения, разразился война. Этот сеньор де Бюсси человек выдающийся, я к нему отношусь с большим уважением.

- А я, в доказательство того, что уважаю его не меньше вашего, брат, я, как только овдовею, выйду за него замуж, - сказала герцогиня де Монпансье.

- Замуж за него? Сестра! - воскликнул Майенн.

- Почему бы нет? - ответила герцогиня. - Дамы поважнее меня пошли на большее ради него, хотя он и не был командующим армии.

- Ну, ладно, ладно, - сказал Майенн, - об этом потом, а сейчас - за дело!

- Кто возле короля? - спросил герцог де Гиз.

- Приор и брат Горанфло, должно быть, - сказал кардинал. - Надо, чтобы он видел только знакомые лица, иначе мы его вспугнем до времени.

- Да, - сказал герцог Майеннский, - мы будем вкушать плоды заговора, а срывают их пускай другие.

- А что, он уже в келье? - спросила госпожа де Монпансье. Ей не терпелось украсить короля третьей короной, которую она уже так давно ему обещала.

- О! Нет еще. Сначала он посмотрит большой алтарь склепа и поклонится святым мощам.

- А потом?

- Потом приор обратится к нему с прочувствованным словом о бренности мирских благ, после чего брат Горанфло, знаете, тот, который произнес такую пылкую речь во время собрания представителей Лиги?..

- Да. И что же дальше?

- Брат Горанфло попытается добиться от него убеждением того, что нам противно вырывать силой.

- В самом деле, такой путь был бы во сто крат лучше, - произнес задумчиво Меченый.

- Да что там! Генрих суеверен и изнежен, - сказал герцог Майеннский, - я ручаюсь: под угрозой ада он сдастся.

- Я не так убежден в этом, как вы, - сказал герцог де Гиз, - но наши корабли сожжены, назад пути нет. А теперь вот что: после попытки приора, после речей Горанфло, если и тот и другой потерпят неудачу, мы испробуем последнее средство, то есть - запугивание.

- И уж тогда-то я постригу голубчика Валуа, - воскликнула герцогиня, возвращаясь снова и снова к своей излюбленной мысли, В эту минуту под сводами монастыря, омраченными первыми тенями ночи, раздался звонок.

- Король спускается в склеп, - сказал герцог де Гиз. - Давайте-ка, Майенн, зовите ваших друзей, и превратимся снова в монахов.

В одно мгновение гордые лбы, горящие глаза и красноречивые шрамы скрылись под капюшонами. Затем около тридцати или сорока монахов, возглавляемых тремя братьями, направились ко входу в склеп.